Медная чеканка

В жизни каждого человека есть как минимум одна правдивая история, которая не имеет ничего общего с действительностью и кажется вымыслом. Таков и мой рассказ, за одним лишь исключением: правда — не есть истина, а значит неотличима ото лжи.

— Вы хотите услышать историю о покойном Боме?

В те времена (а когда говоришь «в те времена…», кажется, будто возраст уже преклонный, так что лучше заменю на «тогда», — не хочу показаться пережитком времени, как бы грубо это не звучало) было все иначе.

Тогда мне было двадцать три, октябрь незабываемого …дцатого года. Я бороздил океан любви, и мое многократно бывшее в употреблении сердце билось неустанно.

Шел снег, мерзкий такой, мелкий и сухой, как песок, и иногда подгоняемый свирепым ветром бил в лицо.

Я шел медленно, но не с понурой головой, а уверенно, как вдруг тело начало извиваться в коротких судорогах. Почувствовал, как волосы на руках встали дыбом. Нет, это вовсе не снег, который пробрался за шиворот, и, растаяв, холодной каплей, устремился вниз по спине, хотя и это имело место быть, а воспоминание пронзившее сознание.

Яна, девушка без изъянов, стояла под карнизом кафе на перекрестке Тверской и Газетного переулка, со стороны галереи. Коричневые броги, плотные темно-синие колготки, полушубок из ошметков разноцвета осени. Бордовая шляпа, вышедшая из моды, такой же шарф. Зеленые глаза. Рыжие пряди припорошило снегом.

Она читала что-то в коричневой обложке, твердый переплет. Подходя ближе, я заметил золотую вязь «От Руси до России», что меня несказанно порадовало. Я читал и писал курсовую по этой книге на втором курсе Мориса Тереза. Образованная девушка.

Но, будучи застенчивым, когда трезвый, я запнулся.

— Привет, — как-то неуверенно, спотыкаясь на подходе, произнес я.

Мила, как ее называли друзья, не сразу обратила на меня внимание, — всё как надо. Глубокое погружение в теорию П. Девятая симфония на моменте «радости» доносилась из наушников. Она была изолирована от внешнего мира.

Что ж, второй шанс. Я собрался. Позволил в нескромной попытке привлечь внимание прикоснуться ладонью к правому плечу.

— Ой! — удивленно, с ноткой игривости произнесла она. – Привет! — и расплылась в рекламной улыбке «Аэрофлота».

— Добрый вечер, — уже уверенно и твердо, но улыбаясь. – Ужасная погода, не правда ли? – вежливо, будто дворецкий в третьем поколении, спросил я, чтобы хоть как-то учтивостью компенсировать вторжение в личное пространство.

— Добрый, — растягивая, нарочито лениво прошептала она. — Снег идет, посмотри на звезды…

«И ты пропал…», — пронеслось печатной строкой пред глазами.

— По мне так северная война, но не об этом. Я тут шел… — запнулся взглядом, — …шел и увидел тебя.

— Мы знакомы? — перебила она.

Я тяжело вздохнул, откидывая голову назад, закатывая зрачки. Тяжелое нервное напряжение с непривычки спонтанных знакомств, обморочное чувство. Сейчас, по прошествии лет, я с улыбкой вспоминаю такие моменты, но тогда это была неуверенность в себе.

Небо в алмазах, серебряная вьюга. Восходящая Голубая Луна. – О! Вид прекрасен. Ветер разносил по переулкам свист.

— Яна, друзья зовут Мила, – её голос вернул меня из мимолетного забвения.

— Александр, друзей нет, – что за глупость я сморозил и опять завис. – Но у меня есть кот. Неловкий момент тишины. – Он зовет меня, — и тут я зашипел с рыком, как ягуар. «Ну вот, конец. Идиот. Прощальные фанфары. Занавес», — пронеслось в голове.

— А ты не плох, многие впадают в ступор, припадок опоссумов. От тебя приятно пахнет.

– «Инвиктус», — зачем-то добавил я. — Это «Инвиктус». И я буквально каменею, — не подумав, пошло произнес я, но ей это понравилось.

— Так я — Медуза?! – шах и мат в глазах, улыбка.

Короткая рокировка. Пат. Ведьма, но не старая колдунья. Очаровала.

— Тоже мне рыцарь. Что предложишь?

— Хотелось бы согреться. Быть может, зайдем внутрь?

— Ты предлагаешь мне выпить? – сурово, серьезным тоном, холодней зимы, спросила она. Сняла образные очки и впилась зелеными глазами.

— Нет, — ответил в растерянности, хоть именно это и имел ввиду.

— А жаль, — и подмигнула.

— Водка-мартини?

– Ну нет, не загибай, — слишком крепко, — легкий коктейль. — Там, вверх по Тверской есть бар, ты угощаешь.

Допивая первый, заказывая третий, мы болтали о том и сем. Первый личный вопрос задала она: «Писатель?» — я подумал, что она спрашивает моего любимого автора. «Мур», – ответил я, и она залилась смехом.

— Ты опять изображаешь своего кота?

— Нет, Мур – это писатель, Аллан Мур. Может, еще и Ли, – она опять рассмеялась, на этот раз еще звонче, и нас затянуло в водоворот фраз.

Допивая четвертый, переходя на вышеупомянутый, она отлучилась в дамскую комнату. Я осушил рокс.

— Вы хотите услышать историю о покойном Боме, – не то вопросительно, не то утвердительно, произнес пожилой человек у барной стойки, по правую руку от меня.

– Да! – ответил я настаивая. Поставил пустой рокс, от которого еще веяло дымком бурбона. Попросил удвоить.

— Я угощаю, вы курите? — старик расплылся в улыбке тонких, как шелковая нить, губ, покрытых трещинами, и оголил черно-зеленые надгробия десен. Туманный взгляд его прояснился. Он достал из внутреннего кармана твидового пиджака медный портсигар. Протянул папиросу, набитую коричневым, даже, бурым табаком.

— Сам делал, южно-американский табак, — креолы катали, сушенный в мёде, выпарка на армянском коньяке. Угощайся.

— Спасибо, — зажал губами и достал зиппо, раскрутил пальцами, словно фокусник монетку. Прикурил ему, затем себе. Вдох – ох, ну и великолепие. Выдох – помещение заполнилось ароматом благородной старины, амбре антикварной лавки.

— Не дышать на бар! – резко выпалил мастер стремящейся струи в граненый стакан. И поставил рюмки на полированную поверхность стойки из красного ореха.

— Он был молод, — начал ветеран, – как ты. Ведь, если не ошибаюсь, тебе двадцать три, – и я кивнул, делая очередной тяг. — Это был август. Год, когда они ввели войска, – он остановился, буквально завис, как я в момент знакомства, но зрачки его не закатились, а задумчиво, будто решая сложную задачу, смотрели сквозь меня. Он прокручивал в памяти отвратительную войну, забытую пятым поколением.

Мои родители проснулись с петухами и вышли в поле трудиться. Солнце только начинало просыпаться, когда моя мать, наверное, как и любая женщина, ахнула, а отец крестьянской рукой почесал затылок, растягивая ругательство. Они подняли головы, чтобы понять, что за тень их настигла.
То была тень войны, десятки черных истребителей сопровождали три блестящих полированным пузом бомбардировщика.

Они побежали сломя голову к хате, что с края, разнося тревожную весть: «Пришла война!»

Дом купца, знатный такой, опрятный, будто вчера построили. Дом Ежи Бома, польского еврея, отчима Александра Бома, с которого я начал рассказ.
В первое утро выжило лишь два человека. Дмитрий Давыдов, — то есть я, — представился он и протянул сухую обтянутую кожей руку.

— Александр, — ответил я пожатием. Старик крепко сжал мою кисть, что удивительно, выглядел он на все сто, — не самый лучший результат, когда речь идет о внешнем виде через призму возраста.

Мы подняли за знакомство.

— В первое утро выжили двое: я, и госпожа Мария Яковлевна Бом, в девичестве Фельдман. Она то и увезла меня в Москву на волне экстренной эвакуации.

Это был август, когда я впервые оказался в Москве. Нас приютили в деревне Фили, что сейчас…

– Знаю, живу на Кутузовском проспекте, — понимающее перебил его я, и он продолжил.

— Мне было тринадцать, — и он проронил слезу, не передать словами, как грустны были его глаза. — На второй день, мы отправились в город, чтобы разыскать Александра. Он уже как три года был на службе государству.

Он работал в подвале типографии в Большом Кривоколенном. Мы ждали его на улице. Мимо пробегали растерянные люди, плачущие матери, провожающие мужей и сыновей, незнакомых добровольцев. Солнце взошло в зенит, когда с колокольным звоном открылась дверь.

Высокий стройный молодой человек, смуглая кожа, короткие кудри, карие глаза. Лицо аристократа, чисто выбритое.

– Мам! – воскликнул он и бросился в объятия. Мария плакала, прижавшись к груди сына. Длилось это целую вечность, а я стоял в стороне с воображаемым транспарантом «Сирота». Вспомнил погибших родителей и всхлипнул.

— Дима? – неуверенно спросил он. Последний раз Александр видел меня бегающим с голой попой. Но мой шрам, — и он указал на правую бровь — запоминается людям.

Он схватил меня за ребра, и попытался поднять, но я был крупный малый.

— Рад тебя видеть!.. живым и целым.

Мария Яковлевна отправилась на Урал в общем порядке, и больше я не видел ее. Как узнал позже, её засосало в конвейер прозой жизни. Прядь ее курчавых волос выпала из-под платка и попала в цепь. Люди вокруг были сосредоточены на производстве и не отводили взгляд. Крик же ее растворялся в шуме станков.
Александр поселил меня у себя в комнате на Арбате, где сейчас стоит МИД. С нами жили еще двое мужчин, но я не успех узнать их, через пару дней они отправились на фронт. Тогда еще не было общих документов, и он представил меня сводным братом по матери. Меня было легко спрятать.

Довольно нелепая история, скажешь ты, но поверь, все было именно так.

— Верю, слышал подобное от бабушки и деда, им тогда было девять и одиннадцать. Все так.

— Александр редко появлялся дома, он трудился , не покладая рук, печатая фронтовые сводки и публикуя пропаганду. Раз в три дня он приносил консервы и книги.

Тактика ведения боя, технические учебники, медицинские справочники. И отдельно, на десерт, он однажды принес Джека Лондона, третий том полного собрания.

Уже был обучен грамоте, умел читать и писать, знал математику. В общем, был смышленым сельским парнем, который мог стать врачом, если бы не эта треклятая война. Господин Бом был добрым человеком. Он содержал школу и оплачивал практику врача. Рушил стереотипы, так сказать.

Я много читал, изучая междустрочия.

Он пришел октябрьской ночью, морозной, как сегодня. Лицо его было полно решимости, а глаза блестели от ярости: «Я ухожу, здесь все мои деньги и запас еды на месяц. Ты взрослый парень, уезжай за Урал. Спасайся. Я ухожу на фронт, нет времени объяснять, враг близко!»

— Я пойду с тобой, они убили моих родителей.

— Дурак, живи! – и он сорвался в слезы, но чуть погодя, он уже твердо произнес – Это долг. Вопрос чести. Ты ни в чем не виноват.

— Никто не виноват.

Он собрал личные вещи: портсигар, подаренный отцом, фотографию мамы, опасную бритву, зубную щетку. В котомку закинул носки и сменное белье. Обнял меня и ушел в ночь.

Придя в себя, я бросился за ним, в коридоре прихватив чью-то шубу. Шел по одиноким следам на снегу.

След привел меня на Пункт, где сейчас театр Маяковского. Александр зашел внутрь, я практически нагнал его. Простоял часа три, совсем окоченел. Он вышел с группой людей. Забрались в кузов подъехавшей пятитонки, на зеленом борту которой красовалось белыми буквами «Бородино». Уехали.

Я побежал домой.

На следующее утро, одевшись как можно серьезней, сбрив молочные усы, я отправился в призывной пункт.

— Добрый день, меня зовут Дмитрий Давыдов. Вот мои документы, меня ждут на Бородино.

— Не дури, ты еще ребенок.

— …который видел многое, знает не меньше. Мне на Бородино.

— Иди отсюды.

Меня развернули, но я не сдался. Через окно, со двора я проник на склад через казарму. Взял комплект. Переоделся. Вышел в парадную вместе с группой. Сел в первый попавшийся грузовик. «Монино». Проехав метров триста, я дезертировал, а в спину полетела отборная брань.

Дождался нужного каравана.

Вечером двенадцатого октября 32-я стрелковая дивизия приняла первый бой. Мы прибыли на третий день сражения. Прямиков в самое пекло. Проклятые генералы не жалели сил, читая списки без имен.

В окопах я нашел его, окликнул: «БОМ!». Раздался выстрел. Он упал на спину. Кинулся ему на грудь. Следов крови не было. Александр валялся без сознания, я оттащил его чуть вглубь обороны. Сорвал петли ватника, ощупал корпус.

Сердце билось в нервном ритме. Отверстий нет.

В левом кармане лежал портсигар, — старик вновь достал из кармана пиджака медную чеканку и спрятал обратно, будто показывая фокус.

— Он спас его, а говорят, курение убивает! – и рассмеялся.

— А что было дальше? – спросил я, но кто-то положил мне ладонь на плечо. Обернулся. Яна вернулась из уборной спустя вечность, хотя, сверив часы, я осознал, что прошло всего десять минут. Но я был так поглощен рассказом, что и вовсе забыл про нее.

— Нам пора идти, – произнесла она наклонившись. Сладкий запах кокосового молока ударил в нос.

— Секунду, — я обернулся к рассказчикуи спросил, — а что дальше?

Он улыбнулся и гордо произнес: «Мы Победили!»

Отглотнул бурбона, повернулся спиной: «Тебе пора, молодость не ждет».

Я расплатился, дал бармену сверху зеленую купюру и перевернул чистый рокс перед стариком: «Угощаю».

Мы вышли из бара в обнимку. Сели в черный Урбан. Проехали метров триста до Ритца. Поднялись в номер 3-19.

Едва зайдя в номер, не успев включить свет, она пропустила теплые руки под плащ, уперлась в ребра, сдавила. Сжала лацканы пиджака, подтянулась. Уткнулась еще холодным кончиком носа за ухо, губами прикусила над сонной артерией. Все пошло кругом. Нет, то был вовсе не алкоголь, всосавшись, ударивший в голову, а обилие отлившей крови. Тепло медом расходилось по телу. Остались животные инстинкты и ничего кроме.

А что дальше?

Страстный момент прервался фразой: «Я в душ».

— Только прошу, не как в баре, – тяжело дыша, но уже с улыбкой. – Даже если бы сейчас рядом был отличный рассказчик, он вряд ли бы помог скоротать томное ожидание.

Яна прикусила уголок губы, вдохнула кротко, подмигнула и спряталась за дверью. Шуба уже лежала на полу, помог снять ее еще в лифте.
Плавно съехал вниз по стене, попутно зацепил включатель. Белый яркий свет, как на приеме у стоматолога. В зеркале напротив увидел отражение. Мужчина. Он сидел на полу вытянув левую, поджав горизонтально правую так, что одна нога лежала на другой. Светло-серая, отдающая синевой, тройка. Плащ расстегнут, и даже немного скатился с плеч, подол задрался вверх блестя шелковой подкладкой. Небесно-голубая сорочка с низким воротником, тонкая бордовая линия удавки капиталистов уходила под жилет. На левом лацкане, в широкой части сверху, белым золотом блестело перо, так же блестели и запонки с вихрем.

Он, то есть я, ваш покорный слуга, правой рукой расшатывая, ослабил узел галстука. Вздохнул поглубже и огляделся. Белый пол, стены, мебель. Все белое, — это, конечно, вряд ли — зрение мое переключилось в формат черно-белого, и все что между.

А что дальше? – время пролетело незаметно, мы делали то, что делает молодая пара оставшись наедине. Все оттенки серого — вы уж извините меня за клише, я не люблю, но без них сложно обойтись в наши времена. Да и тогда, эта книга была популярна, превзойдя по тиражу библию. «О времена!» – ну и так далее.
Я ушел рано утром, она еще спала. «Покинул гарнизон плотских утех, так сказать» — почему-то представились слова Дмитрия Давыдова. Дезертируя, сбегая по лестнице, мне представлялось, как в спину летит отборная брань.

Совесть свою купил по дешевке, поэтому душевных мук не испытывал. Это сейчас я взрослый ответственный человек, а тогда… молодость она такая, за нее должно быть стыдно.

Сел в черный Урбан — совсем забыл, что сейчас, во времена, когда автомобили в представлении «личное необходимое» перестали существовать, и мы вернулись к извозчикам, вы ведь не знаете, как все начиналось. «Урбан» — крупная автомобильная компания. Чернильно-черные электрокары. Быстро. Тихо. Удобно.

— По Кутузовскому, свернуть на Минску, и там, по прямой, до полумесяца.

— Доброе утро, — я посмотрел на часы, и вправду, утро, — но на улице тьма, и лишь неоновые вывески, подсветка витрин и фары освещали пространство. – Тридцать кредитов километр.

— Знаю, в базе, — и приложил часы к считывателю. Мы двинулись плавно, будто на магнитной подушке. Каждый раз чувствовал себя джедаем, бороздящим пустыню на глайдере.

Я отключился. Небесный замок хрустальных башен. Радужные мостовые. Зефирные облака. Восход переливался радостью в райских водопадах.
— Семьсот, – разбудил меня голос. То был пожилой грузин. Кепка, диоптрии, седые усы под носом сливкой – классический шофер в машине будущего. Без человека — никуда.

Он вышел. Встал расправив плечи. Вздохнул. Не успевший прогреться воздух морозной ночи мгновенно отрезвил Александра. Наверное, тот же запах осени, кисло-сладких яблок на сочной зеленой траве чувствовал и Бом, когда отправился к театру Маяковского.

Я вышел из машины и побрел домой через Парк Победы.

Дул ветер — Поклонная Гора, как не крути. Было холодно.

Остановился у Вечного огня в тени Стеллы. Многие называют ее фаллосом Церетели, но в первую очередь это — память вечная о днях неоднозначных. Победа, но какой ценой? В войне нет победителей. Монументы — они на то и нужны, чтобы люди не забывали.

Девушка, вся такая элегантно строгая, в черном-белом от Шанель, фотографировала артиллерию в лучах восходящего солнца. Белый отблеск на полированной стали ствола.

Пошел, и: «Вы хотите услышать историю о покойном Боме», — не то вопросительно, не то утвердительно произнес я.

Рассказал.

— А что дальше? – спросила она.

«А что дальше?» — уже лежа в одежде на диване в апартаментах задавался вопросом я. Прокручивал тысячи вариантов, пока не решился вернуться в бар.
Пушкин. Арка. Подвал. А что дальше?

Два человека в синей униформе в тщетных попытках пытались реанимировать пожилого человека. Он распластался на полу. «Время смерти: 7:36», — сказал первый. «На моих 7:41», — поправил второй. А что дальше? «Время, — встрял бармен, — проблема живых».

— Позвольте, это мой дед, Дмитрий Давыдов, – вмешался я, слепив траурную гримасу, хотя испытывал лишь разочарование.

— Да, — ответил человек за стойкой.

— Запиши «Дмитрий Давыдов» и вызови коронеров, – сказал левый.

— Позвольте, что произошло?

– Он перебрал, лишний виски под конец, сердце не выдержало. Сочувствую, — сказал правый.

Я даже слезу пустил и упал на колени рядом с дедом. Кинулся на грудь. Ловко вытащил портсигар и спрятал его в рукавах сорочки. Ловкие пальцы картежника часто выручали меня.

— Какой морг?

– При первой градской.

«А что дальше?» – задавал себе вопрос, лежа на диване, разглядывая медную чеканку.

Открыл ее, и нашел затертую, едва заметную надпись: «Любимому сыну на совершеннолетие. 24 января — непонятного года», а чуть ниже: «Папа Ежи».
Достал планшет и вбил «Ежи Бом», выпало десятки ссылок. Польские детские рассказы, на второй странице я нашел заметку: «Ежи Бом родился… бла-ла-ла… умер в июне 41-ого, похоронен в Одессе». На запрос «Александр Бом» ничего не нашлось вообще.
Я бросил портсигар в долгий ящик, верхний правый. Сон. Милый сон.

Иллюстрации: Ольга Клинина