Беседа с художницей Ольгой Чернышевой: «Мне свойственно верить в чудеса»

Ольга Чернышева — художница с именем. В этом году она представит Россию на 56-й Венецианской биеннале современного искусства.

На творческой встрече с Ольгой мы узнали, что такое вакуум для художника, кто такие реалисты и чем они занимаются, зачем миру нужна статичность, где учиться, чтобы «пойти вникуда и заниматься ничем», а еще поняли, почему так важно фиксировать настоящее.

Беседа между Ольгой и Рут Эддисон, искусствоведом.

Ольга Чернышева

Рут Эдиссон: Ты училась не только в Москве, но и за границей. Расскажи о своем образовании.

Ольга: Да, я действительно училась в Рейксакадемии, в Голландии. Но этот процесс с натяжкой можно назвать учебой. Каждый художник предоставлен себе и занимается тем, что навеет вдохновение. Правда, существует система тьюторов, направляющих тебя в нужное русло, но к тебе относятся как к зрелой личности, не как к студенту. А во время преподавания в ЕЛИ у меня была программа воркшопов, и все три системы разительно отличались одна от другой, особенно ВГИК. После его окончания я не могла сопоставить то, чему училась в вузе, с тем, чем планирую заниматься.

Вадим Владимирович Курчевский был моим куратором, он в 60-х годах снял кукольный фильм о том, как крокодил влюбился в корову, такой дзенский и романтический, отличавшийся от типичной советской мультипликации. Вот этот росток среды, в которой мы занимались композицией с нашим мастером, сильно на меня повлиял. В остальное время были фильмы и общегуманитарное образование, пять дней в неделю живопись, модели ню и плэнеры летом. Классическая советская школа. Для меня была интересна драматургия образа: как найти мессадж любого события и как литературное произведение конвертировать в визуальное. Учеба напоминала формирование сознания, чтобы потом пойти в никуда и заниматься непонятно чем.

В Амстердаме никто не занимался нашим мировоззрением. Это интернациональная система относительно свободных мастерских с разным бэкграундом. Сравнивать сложно, это совершенно другой опыт. Сложным было открытое обсуждение работ. Представьте: исповедь, ты с мастером один на один. До сих этот процесс показа работ отражается болью во мне.

Рут Эдиссон: Превозмогая боль, покажешь нам свои работы? (смешки из зала)

Ольга показывает акварель, созданную для короткометражки «Теплоход Дионисия», представляющую историю любовных отношений одной пары во время двухчасовой поездки.

Ольга: По поводу ВГИКовских занятий и поиска образов… Смотрите сами.

На экране мелькает ряд зарисовок обычных рыночных ларьков. Кажется, что и в них художница вкладывает глубокое значение.

Ольга: Серия называется голубой и желтый, потому что такова была расцветка формы, введенной Лужковым. Это вычлененные сюжеты, но мне хотелось растворить их… в воздухе. Вещи не существуют по отдельности, а представляют из себя целостное. Можно уйти в прошлое и с помощью изображенных образов ощутить это в себе.

Есть другое видео «Русский музей». Оно основано на отражениях, с которыми я так люблю экспериментировать в своем творчестве.

Рут, может ты еще какой-нибудь вопрос задашь перед просмотром?

Рут Эддисон: Я музейный вопрос задам, можно?

Ольга: Ну давай! (смеется)

Рут Эддисон: Ты очень любишь работы Федотова и Соломаткина. Это меня удивило, потому что они не очень-то и модные, 19 век. Чем они тебя заинтересовали? Они похожи или отличаются?

Ольга: Да они потрясающие! Чем они мне дороги… Оба, как известно, непрофессиональные художники. ВГИКовское образование приучило делать постоянно наброски, и преподавая два года подряд в Зальцбургской Академии, я заставляла студентов делать зарисовки. Так вот, оба художника начали рисовать набросками задолго до того, как начали зарабатывать. Федотов — в армии, а Соломаткин родом из очень бедной семьи, нигде не учился.

А отличия… Я бы сказала, скорее сходство: их работы наполнены энергией, они вызывают позитивное отношение. Федотов находился лицом к обществу, подмечая общественные недостатки, разоблачая людей. Но мне импонируют его поздние работы, в которых он начал сочувствовать. Соломаткину с самого начала было безразлично, где находить источник радости.

Смотрим «Русский музей». Шесть минут отражений. Отражение как скрытая камера, фиксирующее эмоции, силуэты, замирающие фигуры.

Ольга: Этот музей отличается меланхолией, судьбоносностью. Заходишь туда одним человеком, выходишь абсолютно другим.

Все мои видео примерно про одно и тоже. Вы это поймете в конце.

Рут Эддисон: Год назад в английском журнале вышла статья Кати Дёготь, про тебя. Цитирую: «Художник-женщина должна быть реалистом, и Чернышева понимает эту роль». У меня к тебе два вопроса: Ты реалист? Ты женщина-художник?

Ольга: Сложные вопросы! (громкий смех)

Я работаю с вещами, легко узнаваемыми, из повседневной жизни. Если я реалист, то и мультипликатор вдобавок. Реалисты не позволяют себе широкую палитру самовыражения, они скромны и схожи с минималистами. Я не делаю реалистического произведения, я наблюдаю за жизнью и жду образ. Момент рождения, как искра. Но это не определение реализма.

В России феминисткий дискусс не очень распространен, но эта тема любопытна. Однако, интересует меня не мужчина и женщина, а мужское и женское, как в китайской системе.

А давайте я вам свои работы лучше покажу.

{LUK} во всем. Купола луковиц на пластиковых бутылках, фон — Москва из открытого окна.

Ольга: Мне все время что-то кажется. И иногда это «кажется» выливается в композиции.

На экране упаковка конфет «Красного октября» — «Личное участие». Дизайн коробки — портреты кондитерш и самой Ольги в правом верхнем углу.

Ольга: Дизайн не одобрили, кстати. До сих пор не знаю, почему, 90-е, казалось бы…

А вот серия снимков женских беретов «В ожидании чуда».

Ольга: Это кактусы в цветении, не удивляйтесь. Я тогда просто не могла снимать женские портреты, а со спины выходили эдакие женщины Картье Брессона, только отвернутые от камеры. Я не часто вступаю в тесный контакт с теми, кого фотографирую. Любимый формат — фигурки.

Вопрос из зала: Почему в ожидании чуда?

Ольга: Вопрос жизненного стоицизма. Вера в какой-то поворот, в бабочек и пчел. Мне вообще свойственно верить в чудеса.

Затем фигуры рыбаков внутри пакетов, заснятых на льду с различных ракурсов.

«В чем радость так сидеть?» — спрашиваю я их. Говорят, для здоровья очень хорошо. Некоторые сидят и курят в своих пакетах. Мне всегда кажется, что если люди не делают чего-то очевидного, в принципе видимо бездействуют, эти статичные фигуры делают что-то со своей душой. «Ниже, медленнее и слабее», как сказал мне один китаец. Эти медленные процессы и неустойчивое состояния ценны (параллельно показывая фотографии растений, плотно завернутых в мешки на зимовку). Эти растения с Манежной площади тоже находились в абиотическом состоянии, когда замирает природа и ждет лучших условий.

Рут Эддисон: Я чужой человек в России, я англичанка, но я замечаю те же вещи, что видишь ты. Они обыденны для местных, их просто не выделяют, как нечто уникальное. Откуда у тебя этот взгляд?

И второе: когда я работала в Египте и показывала видеосюжет одного художника на крупном мероприятии в Каире, ко мне подошел чиновник из Министерства культуры и сказал: «Если ты не скажешь художнику отключить видео сейчас, я отключу его сам. Это плохой образ страны — бедность, безделие, не нужно это показывать». Были отрицательные реакции на твое творчество?

Ольга: Когда возвращаешься в Москву из поездок, вещи приобретают более яркую окраску. Первые два дня оптика чище, сильная мотивация к действию, свежий взгляд на действительность. В это время я и стараюсь снимать.

Я не люблю жанр «Плохие новости из России». Если я что-то замечаю, то это выражается в устоях, в банальном и снивелированном все-таки. Прямых столкновений с чиновниками у меня не было никогда. Даже напротив, два года назад Министерство культуры частично профинансировало мою выставку, о чем я узнала после. У меня, пожалуй, вакуум художника, когда искусство существует отдельно и независимо.

Далее Ольга показывает Улицу Сна (в 90-х была Лесной, пока не облетели буквы) и «Лесную атмосферу» — женщины в метро, шубы, шапки – медведицы, одним словом. У художницы немало фотографий, связанных с метрополитеном. Вот «Люди добрые» или чем торгуют у метро, небольшие лайтбоксы наборов улик.

Ольга: А это история на Ярославском шоссе. Там есть место, где рабочая сила из азиатов караулит машины. Поскольку они все из деревень, у них привычно-типичные позы…Гопников. Но, по-моему, они как море: сидят — бегут к машинам — сидят — бегут от ментов. Жаль, что видео не получилось, они смущались.

А однажды я ухватилась за возможность поснимать дежурных в метро (совместная работа с журналисткой Светой Рейтер), потому что фотографировать там запрещено. Раньше как было, смотрители сидели в своих будках и сквозь стекло наблюдали за движением на эскалаторе. А когда им поставили экранчики, и все значительно упростилось, я поняла, что нужно их скорее снимать, пока людей на роботов не заменили. Они схожи с охранниками на самом деле, находясь в состоянии полувключенности. Создается высокая концентрация человеческого начала, если вычленяешь их с рабочего поста. А что люди делают, когда ничего не делают?..

Напоследок фильм «Праздничный сон». Жизнь не самых социально успешных прослоек за 7 минут. Узнаваемо, комедийно, типично, честно.

Школьная столовая, где вульгарно-накрашенные поварихи штампуют невкусные порции. Ну было же у всех? А когда-то будет иначе.