Беглец

Как я не старался стряхнуть эту пыль, усилия мои оказывались тщетны. Пыль эта день за днём и час за часом ложилась ровными, однородными слоями на всё в моём доме – вещи, мебель, меня. Само время одевало светло-серую мантию бытового забвения.

Всё моё существование было пыльным, как сундук с секретами прошлого. Однако в этом не было ни преувеличений с моей стороны, ни трагедий, и ничего из ряда вон выходящего. Ничего стоящего, увы, в этом тоже не было. Каждый в мире зарастал своими личными пороками.

Кто-то с самых ранних лет покрывался с головы до пят машинным маслом, кто-то животным жиром, кто-то предметами одежды. Наша планета и каждое человеческое существо, живущее на ней, обретало свои многослойные кармические пижамы и годовые кольца из эмоций, материалов, грязи, масел, пудр, пищи. Нет смысла всё перечислять, иначе придётся перебрать более 7 миллиардов наименований человеческой кожуры.

Награждались ли мы этой оболочкой от рождения? Вряд ли. Точно нет. То было и есть — бремя обстоятельств, поражений, пристрастий, в конце концов, наследственность. Моим уделом была пыль. Не самое худшее из того, что могло произойти, но сей факт прямо указывал на мой разлад с материей времени. Поясню.

Не малое количество лет своей жизни я был самозабвенно увлечён идеей о том, что само это время, его течение, его ветры, сами будут меня двигать в нашем тугом земном пространстве и прибивать к нужным берегам и поверхностям. Я ошибался, но было поздно. Пыльные осадки в великом количестве скопились на моей спине, плечах, темени и ленивой пятой точке.

Надо сказать, то не были пыльные бури. Наоборот, моя ноша была до занудства стабильной, совсем неинтересной. Пыль моих беззаботных лет оседала так ровно, так густо, что, не обращай я на неё внимания, к старости я бы превратился в нечто, похожее на жертв Везувия в Помпеях. Не было в этой пыли никакой примеси, ни разнообразия в размерах, цвете, форме пылинок. Не заносило в эту пыль ни единой диковинной вещицы, букашки. Ничего. Просто штукатурка времени, которой высшие силы покрывали мои реалии неустанно и рьяно, в назидание за гладкие, безыдейные дни, проведённые мной с закрытыми глазами и страхом перед возможностью показать силу свою, и, отталкиваясь одной ногой, катиться на самокате развития.

Что ж, я решил бороться. С пылью. Во всех смыслах, и реальном и метафорическом, ибо пыль эта бывала и вполне осязаемой и еле заметной на условных нитях моего мечущегося между решений сознания. С тех пор мне приходится либо бежать, либо вытирать пыль. Её присутствие так очевидно и регулярно, что остановившись на привал во время гонки за временем, не проходит и секунды, малейшего мгновения, как опорная нога, совершая толчок для нового старта, поднимает пресловутое пепельное облако секунд и минут, сыплющихся как песок, возможно, сквозь пальцы недремлющего надсмотрщика. Моего конвоира. Или он у нас всех один, общий. Не суть. Кто бы это ни был, методов его воздействия на нас не счесть. Точно более 7 миллиардов.

В тот день, когда я ясно осознал, что мне предстоит бежать до скончания дней своих, ёрзать и шевелиться, не жалея себя, дрыгать руками и ногами, цепляя прозрачные и искрящиеся волокна мира, или остановиться, отправиться к друзьям в Помпеи, статичным грузом, на улице было столь редкое в предшествующие месяцы солнце. Я не мог наглядеться на него, и текли слёзы – глаза отвыкли от его благодатных лучей. На улице был мороз. Снег отражал всё, что небо посылало, и слёз было не избежать. Миллионы огней, бьющих с земли и поддержка с воздуха главным орудием, колоссальной, но карликовой звездой. В этот день я и надышаться не мог.

Решившись всегда бежать, я и воздух буду всегда глотать жадно. Будет это в моменты превосходства моего над пыльным бегуном. Но он не из слабаков.