Рома Либеров: «Работа в кино — это труд, который не уступает никакому другому труду»

«365» встретился с режиссером Ромой Либеровым, чтобы поговорить о его последнем фильме «Сохрани мою речь навсегда», о кинематографе и об искусстве вообще.

22 октября на российские экраны вышла картина «Сохрани мою речь навсегда» об Осипе Мандельштаме. Режиссером картины выступил Рома Либеров, на счету которого это уже шестой фильм, посвященный русским писателям и поэтам. Среди них можно назвать «ИЛЬФИПЕТРОВ» (2013) «Иосиф Бродский. Разговор с небожителем» (2010), «Написано Сергеем Довлатовым» (2012).

«365»: Начнем с вашего последнего фильма – «Сохрани мою речь навсегда». Почему именно Мандельштам?

Рома Либеров: Почему нет? Мы имеем дело с крупнейшим поэтом русского языка. Как любой настоящий и большой поэт, он однажды резонирует в русской речи из-за отношения с языком и некоторой актуальности. Все, что является опытом проживания конкретного момента, — это все остаётся навсегда. Поэтому если поэт настоящий, да еще и большой, он зафиксирован навсегда. Соответственно, он всегда близок любому слышащему, думающему и чувствующему человеку, по крайней мере, в отдельно взятой стране, которая оперирует языком, с которым вступил в отношения поэт.

Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»

Насколько Мандельштам близок жителям других стран?

Когда мы говорим о другой стране, мы имеем дело с переводом. Перевод поэзии — это процесс специфический, он должен быть как минимум конгениален оригиналу. Мандельштаму, кажется, повезло с переводчиками. Плюс трагическая судьба сыграла свою роль. Любой поэт – это помимо самой поэзии еще и миф о сочинителе. В этом смысле Осипу Эмильевичу «повезло», потому что его стихи изучают все слависты мира, конечно, воспринимая его как сочинителя, замученного тиранической властью.

С какими трудностями вы столкнулись во время подготовки фильма?

Самая большая трудность, с которой я столкнулся во время сочинения фильма, — это сочинение фильма. Процесс работы – это и есть самая большая и единственная трудность. Никаких других трудностей не существует. 2,5 года ты просыпаешься, работаешь, если повезет, то засыпаешь.

На кого ориентирован ваш проект? Это элитарное кино, для избранных, или это массовое кино, для тех, кто хочет прикоснуться к великому?

Я понятия не имею, что такое «элитарное» и «массовое кино», кто такие «избранные», «средние зрители» и «зрители» вообще. Я не понимаю, что такое — ориентироваться на своего зрителя. Ты можешь ориентироваться только на самого себя, больше во всем этом мире ты ориентироваться ни на кого не можешь. Это не маркетинговый проект с подробным изучением аудитории и желанием попасть в ту целевую аудиторию, которой он предназначен. Сочиняющий человек сочиняет только для самого себя и не для кого другого. «Доволен ли ты сам взыскательный художник…» — все же давно уже сказано.

Кадр из фильма «ИЛЬФИПЕТРОВ»

Вдохновлялись ли вы чьими-то другими работами, пока работали над фильмом?

Осип Эмильевич не существует сам по себе. Есть то, что называется мировой культурой. Есть контекст культуры конкретной эпохи, который не сильно поменялся за последние 100 лет. Там уже все есть: из чего он прорастал, с кем он боролся, в какие отношения вступил с другими поэтическими течениями своей эпохи. Это просто все нужно знать и эти всем, как вы говорите, вдохновляться, или, как я говорю, просто над этим всем работать.

Как вообще вы выбираете героев для своих фильмов?

Мы не выбираем героев. Как вы выбрали героя для своего интервью?

Вы выпустили фильм.

Получается, что я вас выбрал, а не вы меня. У нас то же самое. Наступает эпоха, то или иное произведение звучит отчетливей «из надмирной ваты» (помните, как у Бродского?). Пришло время, и этот поэт сейчас резонирует объемнее.

Время само назначает героя или антигероя из прошлого дня. Скажем, если говорить об Иосифе Александровиче Бродском, как об отдельном человеке, то ему, как отдельному человеку, были угрозой только довольно «вегетарианские» процессы. Еще 5-6 лет назад, когда мы о нём сочинили фильм, этого казалось достаточно. Осипу Эмильевичу за его отдельное существование угрожали уже вполне «людоедские» вещи, и вот мы, к несчастью, дожили до этой опасности. Сейчас краски еще больше сгустились по сравнению с 2009 годом.

Вы не загоняете себя в какие-то рамки?

Если речь идет о каких-то формалистических рамках, вроде игр Сергея Довлатова, который предлагал себе в одном предложении не начинать два слова с одной и той же буквы, то это просто некоторое самоограничение. Как говорил Ю. М. Лотман в своих «Беседах о русской культуре», «культура – это самоограничение». В этом смысле самоограничений полно, если вы под рамками подразумеваете это.

Что такое «формат» я совсем не знаю. Это слово телевизионное. Я знаю, что такое «жанр», но мне интересен мультижанр и вообще синтез как таковой. Я не рассуждаю в сторону рамок.

Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»

Вы говорили, что ваш следующий проект будет про Платонова.

Да, мы нынешнюю работу посвящаем ему. Я называю Платонова передовым рабочим русского языка. Он вообще фигура страшная, без предшественников и без последователей.

Почему сейчас время Платонова?

Знаете, он в 1920-м году, будучи 20-21-летним юношей, работал в редакции газеты «Коммуна» в Воронеже. Ему присылали стихи и рассказы на рецензию и для публикации в газете. Одному товарищу на присланное стихотворение он ответил что-то вроде: «Живите сильнее, и писать лучше будете».

И вот, пожалуй, сегодня время Платонова, потому что все забывают, что работа в кино, это не просто труд, а труд, который не уступает никакому другому труду. Про это все забыли в блеске вспышек на фоне прессволлов, кофе в кофейнях, пробок шампанского, улыбающихся лиц, фестивалей. Все забыли, что наша работа – это труд. (Хотя я не знаю, чья это «наша» — у меня в этом смысле нет соратников). Фраза Платонова «Живите сильнее, и писать лучше будете» это как раз про труд. В этом смысле, мне кажется, всем нужно равняться на него.

Есть представители кинематографа, которые ведут богемный образ жизни. Я себя с ними никак не ассоциирую. Мы не вхожи ни в какие киносообщества, мы никогда не участвуем ни в каких фестивалях именно потому, что мне не хочется с ними никак ассоциироваться. Я расцениваю кино как труд и колоссальную ответственность — ответственность не в пошлом смысле, а ответственность перед тем, с кем имеешь дело.

Вы сказали, что у вас в этом труде нет соратников.

Нет единомышленников, я так бы предложил трактовать. Во всяком случае, я не знаю их. Я чувствую себя в этом смысле очень одиноко и не вижу того, с кем мог бы работать, сочинять и этом говорить.

Кадр из фильма «ИЛЬФИПЕТРОВ»

Есть проекты других авторов, которые вам интересны?

Мне интересно вообще все, что происходит – от Бартенева до Серова, выставки которых проходит сейчас в нашем городе.

Что из последнего вас поразило, зацепило?

Это опять выстраивание хит-парада. Но интересные вещи происходят каждый день. Уже год прошел с выхода «Форс-мажора» — замечательная работа. Роман «Благоволительницы», который написал Литтелл, — колоссальная работа. Вышедший в прошлом году на русском языке роман «Стоунер» — это что-то совершенно невероятное. Возьмите также выставку Мамышева-Монро или офорты Жака Калло в In Artibus. Из кинопотрясений я с большим опозданием, лет так в 35, посмотрел трилогию Иштвана Сабо «Мефисто», «Полковник Редль», «Хануссен» и три недели после этого ничего не мог больше смотреть. Это грандиозная работа, там есть все, даже скульптуры. Но это происходит буквально каждый день.

Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»

Но ведь бывают работы, которые разворачивают тебя на 180 градусов и меняют мировоззрение.

Не меняют, а оттачивают, корректируют. Ты же сам по себе тоже носитель какого-то чувства собственной правоты. Все развороты происходят до какого-то возраста, пока ты не отточил свой курс. В какой-то момент ты должен стать носителем своей собственной системы координат.

Какие работы повлияли на вас до тех пор, пока у вас сложилась своя система координат?

Буквально все, начиная от самых ранних воспоминаний, связанных с «Тремя товарищами», Майклом Джексоном и группой Beatles. Мне сейчас не хочется рассказывать об отдельных работах. В кратких упоминаниях того, что поменяло твою жизнь, есть какая-то пошлость. Отдельный разговор нужно посвящать отдельному произведению, если оно поменяло твою жизнь.

Сейчас вообще время таких хит-парадов: «10 лучших выставок мая», «10 фильмов, которые нужно посмотреть». Это какая-то катастрофа. Я против этого восстаю и это не понимаю.

Кадр из фильма «ИЛЬФИПЕТРОВ»

По-вашему, искусство должно служить какой-то великой цели или оно может быть искусством ради искусства?

Наверное, со стороны можно придумать утилитарное применение тому или иному виду искусства. Наверное, часть тех, кто сочиняет, могут делать это из утилитарного соображения – от бюста Ленина до переписывания учебника истории.

Но те сочинители, которые озадачены в первую очередь самим процессом сочинения и его качеством, не размышляют так. Они вступают в отношения со своим видом или подвидом, тем самым чуточку размывая русло, чуточку меняя язык. Как писал Мандельштам в письме к Тынянову в 1937 году: «Мои стихи однажды сольются с русской поэзией, кое-что изменив в её строении и составе». Сочиняя, самое большее, на что можно надеется, это изменить что-то, в нашем случае — в кино.

Но разве художник, когда творит, не пытается донести какую-то мысль или хотя бы выразить её?

Мысль не носит утилитарного характера. Даже если вы делаете вывод, что зло — это плохо, то как вы утилитарно можете это применить? Бродский полагал, что всё это нужно единственно для «твердости вкуса», но он оговаривался, что твердость вкуса – это замечательно, но она не сделает вас счастливее.

Сочинять надо ради сочинения. Искусство, поэзия и кино в частности, никому ничего не должно, но и читатели, и зрители нам ничего не должны. Это система, действующая по взаимной любви, а не по взаимному принуждению.

Беседовал Виталий Михайлюк